Альберт Санчес Пиньоль - Золотые века [Рассказы]

Когда мода на канкан уже шла на убыль, когда идеалом стала считаться грудь, помещающаяся в бокал для шампанского, когда женщины танцевали, высоко вскидывая ноги, и решили, что научатся пилотировать аэропланы, когда разражались золотые и свинцовые революции и рушились оперные империи, когда все кругом жаловались на царивший в мире упадок — когда все это происходило то ли на самом деле, то ли в воображении некоторых людей, дом процветал, и Полковник регулярно туда наведывался. Он был первым клиентом заведения, то есть его ветераном и первым среди клиентов, потому что всегда приходил с утра пораньше. Полковник неизменно появлялся в дверях через шесть, семь или восемь минут после открытия, и на несколько минут проститутки становились горничными. Они усаживали его в черное бархатное кресло с огромными ушами-подголовниками, подавали на подносе рюмочку абсента, сахар и серебряную ложечку и сразу после этого бросались на поиски кожаного пуфа для почетного гостя. „Пришел наш друг, ищите пуф, Полковник тут, а где же пуф, где он, где он“, — все метались по комнатам, потому как визитер прихрамывал, и всем было доподлинно известно, что он помещал свою конечность исключительно на пуф, расшитый алой кашмирской шерстью, и только на него.

Полковник утверждал, что в повреждении его щиколотки были виноваты воздушные войска кайзера. Во время оккупации немцы подвергли его шантажу. Один предатель, продажная шкура, не знавший понятия Родина, мерзкая крыса, сообщил прусскому командованию, что Полковник был осведомлен в английской географии, как опытный капитан, которому известны все рифы, — не зря же именно его считали континентальным капитаном Куком — кто же еще мог удостоиться такого звания? Из соображений патриотизма он согласился подняться на один из дирижаблей, которые бомбардировали Великобританию. Цеппелин направлялся в Северную Шотландию, но благодаря хитрости Полковника полетел в сторону Ливерпуля. Там цеппелин был сбит и рухнул, объятый огнем, — вот вам и вывих щиколотки. Сия драматическая история местами не выдерживала критики. Однако никому никогда не пришло в голову спросить у него, какая связь могла существовать между патриотизмом и его добровольным согласием подняться на борт дирижабля — ведь никто его не пытал? Никто также не желал выяснять, какую выгоду могли получить союзники, если цеппелин направлялся в промышленную зону Ливерпуля, вместо того чтобы следовать в сторону шотландских пустошей, или, наконец, каким образом ему удалось подчинить своей воле прусские навигационные инструменты. Но, в самом деле, какое значение имело, где и когда он повредил свою щиколотку: во время одиссеи на дирижабле, в период турецкого кризиса или во время осады Пекина? Разве кого-нибудь интересовала причина его распроклятой импотенции? Может быть, на него напал медведь-альбинос, когда Полковник принимал участие в трагической экспедиции Граньери к Северному полюсу, или какой-то анархист во время мятежа Черной Руки нанес ему предательский удар молотком? Заведение являло собой страну, обитатели которой жили за счет выдуманных истин и где требовалось только, чтобы речи были правдоподобными, но не обязательно правдивыми. Поэтому нельзя сказать, что Полковником пренебрегали, или уделяли ему слишком мало внимания, или подтрунивали над ним. Нет, нет и нет. Он напоминал мраморную статую, никогда не снисходил до подмигивания девицам — как это грубо! — и в полной мере овладел искусством чесать себе подбородок жестом Талейрана.

Мадам была испанкой из какой-то странной области этой страны: разговаривая, она не орала, и у нее был акцент, как у жителей Перпиньяна. Она относилась к Полковнику с нежностью, потому что он придавал ее заведению шик. Поэтому с ним обращались так, словно он был китайской вазой из тонкого фарфора, дорогой собачкой или антикварным изделием. К тому же он был чрезвычайно всем полезен. Девушки, не занятые с клиентами, немедленно находили для себя убежище около его трона: там они вели доверительные беседы или жаловались на случившиеся с ними несчастья. Полковник, осведомленный обо всем на свете, высказывал свои всегда верные суждения и давал изысканные советы. С этой выдающейся личностью можно было говорить о чем угодно: об изготовлении кондомов из бычьих кишок, о рецептах травяных отваров, обладающих способностью вызывать выкидыш, о солнечных и лунных затмениях и их влиянии на женское бесплодие, о заклинаниях, которыми пользуются цыгане, когда хотят вызвать сатану, и об эротических традициях афганцев. Полковник был гордостью заведения и местной энциклопедией, и его речи, обильно сдобренные научными терминами и основанные на серьезных и скрупулезных исследованиях, привлекали внимание наиболее усидчивой части публики. Когда у девочек появлялись клиенты, они щипали его двумя пальчиками за подбородок и удалялись со словами: „Я сейчас, Полковник, ваше присутствие здесь доказывает, что даже в аду можно получить soulagement[1]“. Он никогда не платил за проявления нежности, но, уходя, давал всем на чай.

Клиенты тоже обращались к нему с почтением. Они заходили в зал, вешали свои шляпы на вешалку из красного дерева, прятали обручальные кольца в самый глубокий карман пальто, отдавали верхнюю одежду привратнику из Камеруна, а потом приветствовали завсегдатая: „Добрый вечер, Полковник! Какие новости?“ Здесь следует упомянуть о ранге посетителей заведения: среди них были профессиональные военные, всегда встречался какой-нибудь депутат, а частенько и министры; однако ни один епископ тут никогда не был замечен, несмотря на болтовню плебса. Однажды заведение посетил Де Педросо, бразильский революционер, а потом Софи Лонгсмурн, знаменитая финская оккультистка. Однако главной фигурой этого языческого храма лжи был Полковник. Что же касается его мужских качеств, то, увы, бедняга ими просто не обладал.

По мнению Полковника, суть заведения определяли не женщины и не мужчины, а те отношения, которые их связывали. Переступив порог этого дома, аристократы и банкиры, плутократы богатые и богатейшие превращали сей дом в театральную сцену. Все они играли определенные роли; создавалось впечатление, что они покупали не только человеческую плоть, но и души этих женщин, как будто бы посетители общались не с проститутками, а с Джульеттами. Происхождение, цвет кожи или возраст не имели никакого значения, все определяла цель встречи. Женщины хотели получить с клиентов деньги, а тем не терпелось с ними перепихнуться, но сам акт был окутан неким мягким облаком: все были обязаны начинать с небольшой игры — по негласным правилам заведения, к делу можно было перейти лишь после определенного ритуала. На протяжении некоторого времени — увертюра была не слишком долгой, но и не слишком короткой, как будто какие-то таинственные часы отмеряли положенный срок, — женщины пили сухое имбирное пиво, а их клиенты — иные напитки, потребление которых находилось на грани законности. Потом парочки поднимались по лестнице и исчезали. Потолки были высоченными. На уровне второго этажа деревянная балюстрада украшала весь периметр галереи. За балюстрадой виднелись двери.

В тот вечер Полковник, как всегда, восседал, водрузив ногу на пуф — шелковый платок на шее, трость из слоновой кости в руках, — и наслаждался звуками печального фокстрота, доносившимися из граммофона, поскольку к этому времени сей новомодный аппарат уже вытеснил из салона рояль. Полковник пребывал в состоянии меланхолии до самой полуночи, когда какой-то молодой человек устроился неподалеку от него, справа, на огромном трехместном диване. Незнакомец не обращал на него ни малейшего внимания, что выдавало в нем новичка. Завсегдатай принялся рассматривать его, задавая себе вопрос: сколько времени тот будет раздумывать, прежде чем начать игру? Однако, к его удивлению, новый клиент не спешил с выбором. Перед ним были самые великолепные женщины вселенной, но, несмотря на это, юноша, погруженный в странную апатию, не мог ни на что решиться. Полковник, гордившийся своей исключительной проницательностью, занялся наблюдением за новичком.

Прежде всего бросались в глаза длинные лошадиные скулы. Волосы незнакомца были чернее воронова крыла, что еще более подчеркивал контраст с белизной кожи: она была бледная, очень бледная — ни кровинки, такой цвет лица наводил на мысль о детстве, проведенном в подвалах. Анемия или атрофия? Полковник не знал, чем объяснить слабость его мышц — может быть, виной тому была болезнь, а может быть, призвание: гении частенько напоминают обитателей клоак. Не исключено, что перед нами чудаковатый поэт. В таком случае ему можно простить отвратительные пролетарские сигареты, шерстяной галстук и широкий ремень, который бы прекрасно смотрелся в аргентинской пампе, но казался абсолютно неуместным в роскошном салоне. Полковник никак не мог соединить воедино противоречивые детали. Сей персонаж был слишком похож на деревенщину, чтобы оказаться шпионом, а для художника выглядел слишком честным парнем. Таким образом, у него не оставалось другого выхода, как вступить с юношей в разговор: одно произнесенное слово порой лучше характеризует человека, чем все внешние черты.